Очерки былой казачьей жизни.Сенокос.
Крупный широкоплечий казак с вихрастым чубом, поглаживая усы, говорит многочисленной семье, собравшейся ранним утром снедать, что завтра на покос. Слово приносит аромат степного воздуха, освобождает всех от оков домашней жизни, влечет в знакомую, но каждый раз ощущениями новую, обстановку ночи у костра с вкусной снедью и бодрым пробуждением от короткого сна. Начинаются веселая суматоха сборов. Казаки извлекают косы. Настоящие косари знают маленькие секреты. Чтобы косу легче отбить, её смачивали рассолом и на зиму втыкали в соломенную крышу. Коса там ржавела, а перед сенокосом ржавчину отскребали, отбивали и готовили косу к работе. На пойменную траву отбивали тоньше, лезвие должно было быть шире. Для степной – толще, потому что трава жёзче. До Троицы нельзя было косить сено. Даже если весны были затяжные. После Троицы косили две-три недели. Признак спелости трав – это когда зацветет пырей. Вот тогда надо косить сено. Казаки на базу осматривают и похлопывают волов по их могучим спинам, выводят затем на траву. Казачки насыпают крупы в мешочки, нарезают сало и складывают только что выпеченный душистый хлеб, наливают в большие жбаны молоко. Еды берут на три дня, чтоб хватило, пока не закончат косьбу. Приготавливают подстилки для сна. Свекровь дает указания остающейся в доме невестке: «Смотри же, обязательно утром и вечером поливай огород. Скотина чтоб сыта…». И без того известные невестке домашние истины. Наконец, к вечеру выясняется, что всё необходимое приготовлено, его начинают размещать на арбе. Сначала насыпают сена, потом уже на него кладут косы, грабли, вилы, продукты, необходимую посуду, подвязывают к арбе цыбарки. Готово. Хозяин осматривает арбу, все ли на месте, и, убедившись в этом, отправляется вслед за домашними спать. Ночь проходит неспокойно. По несколько раз просыпаются казаки, выходят во двор, смотрят на усыпанное бисерными звездочками небо, осматривают баз и арбу и снова отправляются спать. Старый дед тоже выходит, но в основном на баз к скотине, подкладывает в ясли сена. Тоже смотрит на небо, скоро рассвет. Ночи потеплели, молодожены забрались на сеновал. Ну и правильно! Зачем вместе со стариками в курене? На воле и любовь свободнее. Наговориться можно всласть. Заалел восток, все больше и больше расплывается светлое пятно по небу. Меркнут звезды. Постепенно проявляются четкие очертания церковных куполов, хуторских куреней, из тьмы высвечивается ближний лес и покрытая ватой тумана река. В довершение окрест прорывается бойкий голос кречета, возвещающего начала нового дня. Как клич полководца, разносится он по хутору, и тут же к нему добавляются пронзительные и бойкие голоса других птиц. Кречета играют пробуждение, играют весело и радостно. Появляется Солнце. Сначала это только небольшой край красного диска, потом лучи заливают хутор, заглядывает на базы. Наступает настоящее утро. На крыльце появляется в одном исподнем молодой казачок, потягивается и медленно идет в край база. Выходит дед, за ним взрослые казаки в белых чистых рубахах, в чириках и белых носках. Первый день покоса – праздник. Запрягают двух упитанных волов. Двух взрослых жеребцов, кобылу и двух жеребят выводят за ворота и, стреножив, пускают на выпас, к кольям привязывают четырех тучных коров и двух бычков. Наконец, казачки устраиваются на арбе, казаки остаются пешими. – Митрофан, чертяка! Едем уже! – кричит хозяин. Тот легко спрыгивает с сеновала и бежит открывать ворота. Машет жене. – Скучай! Скоро буду! Казачья семья собралась и арба, тяжело переваливаясь на неровностях, медленно выезжает на хуторскую улицу и так же медленно начинает путь от база. Дорога недальняя, но сначала по песчаному проселку вверх до развилка, а потом по битой долгими веками сакме вдоль Донца к улеше на общинном лугу. Тащится арба по степи. Из-под колес её поднимается пыль. – Цоб! Цобе! – умело правит волами казачка, а Митрофан, растянувшись на сен е, песню играет: А из-за леса блестят копия мечей, Едет сотня казаков-усачей… Солнце уже поднялось достаточно, блики от него отражаются в металлических ободьях деревянных колес. Сверкают остро наточенные косы, словно сабли казацкие. А песня летит и летит уже несколькими мужскими и женскими голосами, перекликаясь с другими арбами, также везущими на покос казачьи семьи. Вот и на месте. Трава стоит зеленая и сочная, ножа требует. Арба сворачивает с дороги, по траве подъезжает к большому раскидистому тополю. Приехали. Теперь за работу, пока солнце не очень высоко и не жарко. Хозяин берет косу, примеряется. Потом дает указание казачкам сходить к реке нарезать камыша и устроить добротный букан, пока казаки уложат на землю первые валки скошенного сена. – Да получше устройте, чтобы от солнца надежа была, – и затем уж к казакам: – С Богом, что ли? – С Богом! – откликаются те. Все осеняют себя крестным знамением и, положив косы на могучие плечи, идут к застоявшейся в ожидании траве. Разошлись на длину взмаха косы, поплевали на руки и пошли в едином ритме взлетающих кос. Первым пошел дед, потом дедов сын, потом дедовы внуки. Так всегда приучались чтить старика и учились у него, сколько загребать, как зря силу не тратить. Если густая трава – значить коса меньше должна брать, если редкая – значить её угол меняется, захват должен быть шире, чтобы валок оказывался больше. Упали первые стебельки. Взмах, и трава ложится ровными валками. Взмах, взмах, ещё взмах…Косы взлетают одновременно. Справа налево, назад и снова справа налево. Работа спорится, казаки двигаются четко и молча. Взлетают косы – падает трава. Только на минуту остановятся, глотнуть немного воды, и вновь за косу. А солнце все выше и выше, лучи его всё беспощаднее и беспощаднее. Посмотришь вверх: с голубого небесного простора без единого облачка ослепительный диск без устали посылает на землю испепеляющие лучи. Жара становится нестерпимой. – Батя, уже полдень. – Трошки погодь. Ещё некоторое время надуваются мускульными желваками широкие казачьи спины. Наконец казаки не выдерживают палящей жары, бросают косы и лезут на время в налаженный казачками букан, около которого вкусно пахнет приготовленным кулешом. Постукивают деревянные ложки о край большой деревянной миски, казаки дуют на кулеш и отправляют его в рот, закусывая кусками сала и зеленым луком. Потом запивают все охлажденным в земляной ямке молоком. С первым глотком по всему телу разбегаются маленькие иголки, впиваются в разморенное, разогретое тело. Но уже второй глоток убивает это необычное ощущение. Потом молоко перестает с легкостью проливаться в желудок, но с легкостью согревается в нем. Крынка пуста. Казаки вытирают губы, хозяин приглаживает пышные пшеничные усы и забирается подальше внутрь букана, вытягивает ноги и испускает вздох натруженного работой и едой человека. Тоже проделывают и сыновья. Можно отдохнуть, пока не спадет жара. – О, Господи, жарища-то, – вздыхают казачки, убирая остатки еды. На воздухе ни ветерка. Скошенная трава под солнцем начинает жухнуть, это солнце делает нужную работу, пока казаки отдыхают. Остальная жизнь временно затихла, даже птицы попрятались. Постепенно солнце начинает снижаться. Косые его лучи уже не так пекут. Пора продолжить. Все выбираются из букана, вытирают взмокшие лица и как-то расслабленно нагибаются за косами. Но это только так кажется. Подняв их, казаки мгновение смотрят на солнце, потом переводят взгляд на нескошенную траву. – Ну, казаки, за дело. И начинают. Так до самой темноты. Казаки косят, казачки, взяв грабли, перебирают сено, чтобы равномерно подсыхало, и песню играют: Бабы с граблями рядами Ходят, сено шевелят… Медленно, точно нехотя, уползает на запад солнце. Длиннее становятся тени. Когда солнце скрывается за горизонт, казаки прислоняют косы к арбе и рассаживаются возле костра. Через такой же трудный день уложат они душистое сено на арбу, забе рутся на него, а волы потащат поклажу на родной баз. Зимний запас сена будет готов. Пока впереди ночь, прекрасная степная ночь с трелями сверчков, потрескиванием костра и рассказами деда об историях на войне и рассказами молодых об историях в лагерных военных сборах. Перед самым сном сложит Митрофан руки рупором и закричит на всю степь. – Эге-ге-ге-гей! Любимая, я скоро приеду! Солнце нам светить будет! И прозвучит это как гимн любви. Ушел день из казачьей жизни, неповторимый и своеобразный, хотя в чем-то похожий на другие.
|
